Военный журналист, руководитель информационного отдела Союза добровольцев Донбасса 27-летняя Мария Коледа в российском медиапространстве больше известна как «русская шпионка». В апреле 2014 года журналистку арестовали по подозрению в шпионаже и диверсионной деятельности. Причем, обменять Коледу украинские спецслужбы соглашались только на Надежду Савченко. После пяти месяцев, проведенных в тюремной камере киевского СИЗО, девушка вернулась в Россию. Слушатели Школы Журналистики имени Мезенцева поговорили с журналисткой о работе корреспондента в местах боевых действий.
Многих привлекает профессия военного корреспондента. О каких ее подводных камнях нужно знать журналисту?
Профессия не только интересная, она еще и очень опасная. И ключевое слово здесь – опасная. Соответственно, когда вы ездите по горячим точкам, вы должны ясно понимать, что никогда не знаете, что у вас там случится через пять, десять, двадцать минут. Вернётесь отсюда или не вернетесь, как долго будет у вас длиться командировка. Может случиться так, что зависните там на полгода. Ну, совершенно случайно.
Я в свое время – на тот момент мне было 22 года – поехала на Украину на две недели. После чего попала в тюрьму: меня задержали, сказали, что я старший лейтенант разведывательной деятельности. Мне тоже это очень понравилось. После полгода тюрьмы и не самых приятных моментов.
Ну, а потом мне повезло. Был совершен обмен военнопленными. Но многие до сих пор там сидят. Как и в Сирии: ребята у нас не так давно ездили туда, должны были вернуться в середине декабря. И они до сих пор еще там. Такие задержки они вполне возможны и случаются довольно часто. Про приключения, связанные с тюрьмой, ранениями — от этого никуда не денешься — попадания во всякие нехорошие истории, задержания местными вооруженными силами даже рассказывать не нужно.
Кроме того, нужно понимать, что, если вы собираетесь стать военными журналистами, вы должны будете знать определенные правила поведения в тех странах, куда вы отправляетесь. Гражданского журналиста это касается в меньшей степени, так как за нарушение тех или иных прав их могут задержать, будет какой-нибудь скандал; в дальнейшем журналиста, возможно, депортируют. А вот, если задержат военного журналиста, уже мало шансов, что просто депортируют на родину.
Вы, наверное, работаете в горячих точках не одна. Какой состав у вашей команды?
Бывает, ездишь сам абсолютно везде, а бывает, ездите группками в четыре человека: водитель, переводчик, оператор и журналист.
Как относится к журналисту принимающая его страна?
Честно, вас будут ненавидеть. Объясню почему. Во-первых, чтобы отснять что-то нормальное, хорошее, адекватное, вам надо не работать «от и до» с местными министерствами обороны – они будут давать вам сведения об официальных событиях, которые все там уже осветили, и вы будете одним из последних. Вам нужен эксклюзив. Естественно, вы будете искать личные контакты с различными представителями ведомостей. Зачастую, журналисты освещают именно то, что многие хотели бы скрыть. К тому же присутствие журналиста заставляет задуматься о том, что ты говоришь, так как это может появиться где-нибудь в издании. Но при этом, конечно, нужно понимать, что ты выкладываешь и снимаешь.
Как вы защищаете себя в горячих точках?
Журналист — это тот человек, чье оружие – это ручка, бумага, камера и телефон, но никак не пистолет или что-либо еще. Журналист не имеет права брать в руки оружие. Если он берет в руки оружие, он автоматически перестает быть журналистом.
И нужно следить за моментами, касающиеся пленения журналиста, своего поведения как журналиста, международных стандартов. Чаще всего, вы едете к кому-то из местных или с кем-то из местных. Всегда дают сопровождающих. Смотрят внимательно, куда тебе можно, куда нельзя. Мало ли, ты на минное поле пойдешь. Кому на территории нужен труп журналиста? Никому.
Что вы делаете, чтобы заполучить ту самую сенсацию? Как нужно поступать?
Как нужно поступать или как я поступаю? Как правильно поступать – не идти туда, куда не пускают. Потому что своя голова немножечко дороже. Как я поступаю, было такое и неоднократно, беру и прохожу, куда нужно.
Что самое запоминающееся случалось с вами в вашей работе?
Труп. И я не шучу. И самое тяжелое – это, действительно, когда ты снимаешь трупы. Почему? Потому что видеть взрослых, солдат — это еще одно, можно сказать, они сами на это подписались, все понятно. А когда ты видишь трупы мирняка: тех же детей, когда одна часть тела в одной стороне, другая в другой, тех же матерей, которые пытались собой ребенка прикрыть, но не получилось — оба трупы. Либо, когда мать убита, а ребенок маленький ранен и орет. И у тебя встает вопрос: тебе снимать или помогать? Обычно в такие моменты камера запихивается куда подальше и плевать на то, что у тебя там что-то снимается. Ты идешь и помогаешь.
Почему вы выбрали эту профессию?
Хороший вопрос. На самом деле, так, случайно получилось. Во-первых, я в довольно маленьком возрасте увидела войну. Потом у меня многие друзья были связаны с разными организациями, движениями, с гуманитарной помощью: они ездили в качестве спасателей на разборы завалов, наводнений, пожаров, ну, и многие на войну шли в качестве медиков. В свое время, я туда попала как медик в 17 лет, потом мы разбирали завалы, вытаскивали трупы, а потом я поняла, что хочу быть военным журналистом. Потому что поняла, что нужно это все освещать. Чтобы люди знали, что на самом деле происходит. И если есть одна точка зрения, надо освещать и вторую.
Вы упомянули, что буквально с детства связаны с войной. Как менялось ваше мировоззрение с течением времени?
Сложный вопрос. Я сама родом из Питера, но в 13 лет в силу определенных обстоятельств уехала в Москву. В дальнейшем работа, совмещенная с учебой, поездки на наводнения, пожары. Потом Осетия – некий переломный момент, так как почти месяц я была на разборах завалов, а это было лето, жара, то есть, когда почти через месяц достаешь разные части тела из-под завалов, не сказала бы, что это приятное занятия. И вот, Осетия оказалась непосредственным участником, и я очень внимательно отслеживала местный информационный поток. После чего у меня, конечно, были мысли по типу: «Ах, какие нехорошие люди в Европе, что ж они такую неправду — то говорят. Почему все с ног на голову переворачивается?». И я стала этим интересоваться, заниматься, ну, и через определенное время я – что? — Военный корреспондент, тот, кем я хочу быть.
Вам страшно на войне?
Тот, кто говорит, что ничего не боится — на самом деле врет и, в основном, себе. Боятся все. Но когда начинается какая-то экстремальная ситуация, весь страх не то, чтобы отсутствует — он отступает, потому что иначе ты там и погибнешь. В любой экстремальной ситуации нужно уметь быстро принимать решения. Это должен уметь каждый военный журналист. Для этого тебе ничего не должно мешать.
Что вы чувствовали, когда вернулись домой?
С войны нельзя вернуться. Вот все время, что мы с вами разговариваем, я про саму войну не говорю. Это нельзя описать – это нужно видеть. Как ты это опишешь? Тут нет слов. Проблема в том, что с войны ты до конца никогда не вернешься. Даже, если ты видел только одну войну. Там, во-первых, другие люди. Не то, что лучше или хуже, чем здесь. Там просто жизнь другая. Она идет быстрее. Время ощущается по-другому. Там за один день можно стать с человеком гораздо ближе, чем с тем, кого ты знаешь 10 лет. Там все по-другому. Поэтому до конца вернуться оттуда нельзя. Вообще желательно, если ты работаешь военным корреспондентом, три месяца находиться в командировке и полгода дома. У меня, конечно, не так. Обычно звонок – всё, собираемся.
Союз журналистов Москвы проводит курсы для военных журналистов, есть у вас какая-нибудь корочка?
Что, правда проводят? (смеётся) Нет, не проходила ни разу.
Если вы попадаете в неприятные ситуации, вам как-то помогает редакция?
Когда я попала в плен на Украине, обо мне говорили на всех федеральных каналах. Шума было много. Да, редакция делала все, что могла, ну а что тут сделаешь? Человек в другой стране. Меня обменяли чудом, мне просто повезло. А многие сидят до сих пор.
Как родители отреагировали на ваш выбор?
У меня все намного проще. Я с тринадцати лет не живу с родителями, я живу в другом городе. Соответственно, если я куда-то пропаду на полгода-год, этому несильно кто-то удивится. Мои родители обычно узнают обо всем по факту свершившегося. Единственное, да, прокол был с Украиной. Тогда, конечно, они узнали из СМИ.
После случившегося на Украине вас часто узнают на улице?
Уже, наконец-то, не узнают. Но в 2014-м, когда я только вернулась из обмена часто было такое, что я еду в метро – ко мне подходят люди, иду в магазин – подходят люди. Нельзя сказать, что это раздражает, скорее мешает.
А что спрашивали?
Говорили: «Ой, а как же так, девушка?», «А расскажите, как там было?», «А вот там что, правда война, да? Война?»
Несмотря на трудности, вы продолжаете заниматься своим делом. Что вами движет?
Во-первых, нельзя сказать, что привыкаешь, но, когда ты уже возвращаешься сюда, как-то непривычно. Не хватает общения с такими же людьми, как ты. Есть определенные темы, которые нужно с кем-то обсудить, с кем ты это обсудишь? Ни с кем. Семья чаще всего этого не понимает, они не пережили это. Да и там же остались друзья, товарищи, знакомые. Конечно, хочется вернуться обратно.